Рациональны ли человеческие ценности и может ли наука быть проводником морали, если её прежние источники не работают?
Аборигены с острова Добу около Папуа — Новой Гвинеи живут в атмосфере постоянного страха и подозрительности. В этой культуре твой ближайший родственник может оказаться злым колдуном: чем ближе родство, чем сильнее могут быть чары. Если бы вы родились и были воспитаны на Добу, враждебность и страх перед воображаемыми угрозами был бы для вас абсолютной нормой. Эти люди просто не знали, как жить по-другому. Антрополог Рео Форчун, исследовавший эту культуру, признавался, что её ненавидит — несмотря на всё стремление быть объективным и не проецировать собственные ценности на изучаемый народ.
Даже сейчас в некоторых регионах Папуа — Новой Гвинеи ежегодно происходят убийства, связанные с обвинениями в колдовстве. Чья-то смерть от инфекционного заболевания может оказаться причиной смерти другого ни в чём не повинного человека. В 1971 году местным правительством был принят закон, согласно которому человек, практикующий колдовство, считается преступником, а его убийцы могут использовать это как смягчающее обстоятельство в суде.
Очевидно, что не все культуры предоставляют равные условия для человеческого счастья и благополучия.
Общество, вовлечённое в постоянные гражданские войны и процессы над ведьмами, скорее всего, будет менее счастливым, чем условная Швейцария или Нидерланды. Но можно ли выводить моральные установки из определённых фактов о мире — скажем, фактов о том, какое общество более способствует человеческому благополучию? Обычно считается, что наука может описать реальность, но не сможет сказать, какой мы её должны сделать. Это утверждение можно попытаться опровергнуть.


Хотя развитие науки и технологий не влечёт за собой автоматический рост уровня счастья, эти вещи всё-таки взаимосвязаны друг с другом. Этот тезис отстаивает Стивен Пинкер в своей известной книге «Лучшие стороны нашей натуры: почему насилия становится меньше». Мы живём в наименее жестокое и воинственное время, утверждает он. То, что мы так много говорим о насилии, всего лишь доказывает, что оно стало видимым, тогда как раньше воспринималось как нечто само собой разумеющееся.
Но одно дело утверждать, что развитие научного знания способствует человеческому благополучию, и совсем другое — говорить, что наука может определить, что такое благополучие и то, какими ценностями мы должны руководствоваться. В современной образованной среде принято считать, что «факты» отделены от «ценностей» непроницаемой стеной. Этот аргумент наиболее чётко сформулировал философ Давид Юм ещё в середине XVIII века. Для начала нужно понять, что это за аргумент, прежде чем попытаться его опровергнуть.

Гильотина Юма: ценности не выводятся из фактов

Согласно тезису Юма, из описаний нельзя вывести предписаний: попытка сделать это является логической ошибкой. Как говорил Юм, «я ни в коей мере не вступлю в противоречие с разумом, если предпочту, чтобы весь мир был разрушен, тому, чтобы я поцарапал палец».
Если Вася стоит на железнодорожных путях, а к нему стремительно приближается поезд, мы не можем заключить из этого описания, что Вася должен отойти в сторону, чтобы выжить. «Вася должен действовать так, чтобы выжить» — нормативное суждение, которое не следует из описания ситуации. Оно привносится извне, из внеположной ценностной сферы. Даже если мы знаем, что Вася хочет выжить, а не покончить жизнь самоубийством, это не устраняет разрыва между ценностью и фактом. «Вася хочет жить» — описание факта; «Вася должен жить» — ценностное суждение.
Попытку обойти гильотину Юма философ Дж. Э. Мур назвал «натуралистической ошибкой». Он утверждал, что моральную ценность нельзя автоматически приписывать к какому-либо качеству человеческого опыта. Скажем, можно ли считать удовольствие добродетельным? Наверное, не во всех случаях. В племени яномамо получают огромное удовольствие от беспощадной резни; философ Давид Юм получает удовольствие от написания философских работ. Всегда можно спросить: является ли конкретный тип поведения или опыта добродетельным? Чтобы ответить, нам придётся отойти от фактов в сторону морали.
В 2010 году журналист и нейропсихолог Сэм Харрис предпринял амбициозную попытку преодолеть разрыв между фактами и ценностями в своей книге «Моральный ландшафт. Как наука может формировать ценности людей». Он пытается разрушить гильотину Юма и соединить научные факты с моральными суждениями. Из его рассуждений следует, что именно наука в секулярном мире должна стать проводником для человеческих действий. Наука, а не религия или идеология поможет нам построить более совершенное и справедливое общество.


Как путешествовать по ландшафту морали

Даже для тех, кто ценит научный способ мышления, наука, как правило, является всего лишь инструментом. Она может помочь нам чего-то достичь (засеять Марс картофелем или создать кролика, который светится в темноте), но никогда не ответит на вопрос, зачем нам это делать. Она может объяснить, как устроен мир — от атомов до человеческих обществ и галактик — но никогда не подскажет, что мы должны по этому поводу чувствовать, или к чему мы должны стремиться. Как говорил Витгенштейн, «если бы и существовал ответ на все возможные научные вопросы, проблемы жизни не были бы при этом даже затронуты».
Сэм Харрис пытается доказать обратное. Его аргументация базируется на трёх основных тезисах:

• Основополагающая ценность, которую мы можем оценить и измерить — это благополучие существ, обладающих сознанием. Это ценность, которая может быть переведена в факты об определённом состоянии мозга и сведения о его взаимодействии с миром в целом;
• Сама идея «объективного знания» имеет встроенные в неё ценности, которые мы должны принять, прежде чем заниматься наукой (это, к примеру, логическая последовательность, опора на доказательства, принцип экономии в теоретических обоснованиях);
• На уровне мозга обработка фактов и ценностей происходит в результате аналогичных процессов: мы отделяем одно от другого не в опыте, а только в теории.

Таким образом, ограничения Юма и Дж. Э. Мура с точки зрения Харриса не имеют смысла: то, что мы должны делать, можно вывести из определённых фактов о состоянии живых существ, обладающих сознанием. Если Вася хочет жить, он должен держаться подальше от несущегося к нему поезда. Если мы хотим достичь наибольшего человеческого благополучия, нужно отказаться от определённых традиций и форм социального устройства — вендетты, религиозных войн, веры в колдовство, тотального запрета на аборт и т. п. — если будет с высокой вероятностью доказано, что эти формы вредят благополучию людей и сообществ.
У этих утверждений, конечно, есть немало оппонентов. С одной стороны, это религиозный фундаментализм, который считает единственным источником морали существование Бога и предписанные им этические законы. С другой, противоположной стороны, это культурный релятивизм, который рекомендует воздержаться от любых нормативных суждений о морали, поскольку человеческие ценности определяются субъективными оценками и зависят от определённого культурного контекста. С точки зрения Харриса и тех, кто за ним следует — о его книге одобрительно отозвались многие видные учёные — моральные суждения зависят от фактов, а факты предоставляет нам наука.


Наука не сможет устранить всех разногласий. Скажем, даже самый мощный суперкомпьютер, в который вы загрузите все возможные данные, вряд ли подскажет вам, нужно ли заводить второго ребёнка — это признаёт и Харрис в своём выступлении на конференции TED. Человеческому благосостоянию, как и физическому здоровью, нельзя дать чёткого определения. Но всё-таки мы можем без особых проблем отличить здорового человека от тяжелобольного. Точно так же мы может отличить условия, которое способствует человеческому благополучию, от условий, которые его убивают.
Существуют разные пути к человеческому благосостоянию — Харрис готов признать, что о некоторых из них он не имеет ни малейшего представления. Но существует и единая система координат: моральный ландшафт, на котором пики соответствуют состоянию счастья, которое мы можем измерить, а впадины — состоянию несчастья, которое тоже поддаётся объективной оценке. В качестве главной дисциплины, которая может произвести такую оценку, Харрис называет собственную специальность — нейронауку.
И тут возникают явные проблемы. Допустим, нам удалось зафиксировать определённые субъективные состояния и привязать их к состоянию мозга, которое можно увидеть на (ф)МРТ и ЭЭГ. Но такой естественнонаучный подход имеет существенные ограничения. Он ничего не говорит о том, каким значением тот или иной человек наделяет определённое состояние сознания. В определённые моменты страдание может быть ценным и осмысленным переживанием. В любом случае, смысл не «выводится» напрямую из «объективных данных», даже если учёные придумают более успешные способы анализа мозга, чем оценка насыщения кислородом различных его областей. Если попытаться свести все вопросы морали к правильному нейрохимическому балансу, получится антиутопия похуже «Дивного нового мира» Хаксли. Для понимания морали необходимо учитывать субъективное измерение.
Разрыв между «фактом» и «ценностью» возникает снова, несмотря на все попытки его устранить.
«Рак на холмах Новой Гвинеи — это такой же рак, как и где-либо ещё; холера — такая же холера; шизофрения — такая же шизофрения; и я бы утверждал, что такими же являются и сострадание, и благополучие людей», пишет Харрис. Здесь есть ошибка — совершенно очевидная для тех, кто не пытается свести все человеческие переживания к определённому набору состояний мозга. Шизофрения в разных культурах и в разные периоды истории — не та же самая шизофрения. При оценке морали необходимо учитывать значение, которое придаётся переживаниям — нужно пуститься в интерпретации. И нет нужды добавлять, что одни и те же «факты» можно проинтерпретировать совершенно по-разному. Способ интерпретации тоже, вероятно, выражается в каком-то состоянии мозга, но невозможно представить способ, который мог бы вывести первое из второго.


Следует согласиться с тезисом, что при оценке поступков и выборе решений нам нужно учитывать как можно больше фактов об окружающем мире, о самих себе и о других людях. Но считать, что мораль — это такая же наука, как физика, только менее развитая — значит поддаться соблазну измерять и высчитывать там, где далеко не всё поддаётся измерению.
Да, существуют верные и неверные ответы на вопросы морали. Параноидальное общество колдунов с Добу, наверное, устроено не совсем «правильным» образом (как и наше собственное). Но чтобы это понять, нам нужно понять их точку зрения — и иначе взглянуть на самих себя.
Большинство европейцев негативно относятся к каннибализму. Но есть ли у такого отношения рациональная основа?
Каннибализм без насилия — в той форме, в какой он практиковался в некоторых сообществах — более способствовал бы благополучию «обладающих сознанием существ», чем промышленное животноводство. Если в обществе нормально относятся к каннибализму, никто не испытывает от этой практики негативных эмоций — так что с точки зрения нейронауки тут всё в порядке. Но вряд ли этот аргумент убедит нас включить в своё меню человечину и выступать за пересмотр общественного отношения к этой практике.
Нужно смириться с тем, что многие наши ценности просто нельзя вывести из фактов и рационально обосновать. Пока люди не перешли в радикальный сциентизм — а к этому сегодня готовы лишь немногие — гильотина Юма, отделяющая ценности от фактов, по-прежнему будет работать исправно.