Сегодня христианских святых часто представляют кроткими, благосклонными к людским слабостям, почти что всепрощающими. Столетия назад их изображали куда разнообразнее: были среди них и добросердечные защитники человечества, и суровые, а иногда по-настоящему жестокие личности.
Разберемся в том, как и за что средневековые святые могли покарать человека болезнью или даже убить и что эти случаи говорят о жизни в те времена...

Защита и опора: кара за посягательство на слабых

Пожалуй, больше всего с современными представлениями согласуются эпизоды средневековых источников, где святые карают людей за злодеяния против тех, кто значительно слабее преступника. Описания этих случаев пугали даже спустя столетия. Например, в XIX веке издатель жития Геральда Аврилакского (Орильякского) в серии Patrologia Latina не решился включить следующий эпизод в печатный текст — фрагмент увидел свет гораздо позже.
Итак, одна женщина из Лиможа посетила гробницу святого Геральда. На обратном пути ее изнасиловал некий всадник. Хотя любое нападение на паломников осуждалось, его не остановил ни тот факт, что она возвращалась из святого места, ни само имя Геральда. Вскоре — очевидно, по воле святого — у преступника разложились и отвалились гениталии. Даже после этого он не раскаялся в содеянном, хотя составитель жития явно ожидал этого: для средневекового человека такая внезапная болезнь была понятным знаком, требующим покаяния. Однако грешник не признал своей вины, поэтому через несколько дней утонул в реке, а значит, не смог покаяться в грехах даже перед смертью — такой участи страшился любой христианин той эпохи.


Такой тип наказания свыше вполне понятен и сегодня. Но в этом житии немало других примеров пугающе, с нашей точки зрения, жестоких кар, причем за куда меньшие преступления. По воле святого нарушителей норм поражают внезапные болезни, у них отсыхают руки, с их тел в одно мгновение слезает кожа. Парадоксально, но все эти факты не делают Геральда жестоким, с точки зрения составителей его жития.
Напротив, они постоянно подчеркивают, насколько мягким человеком он был. Святой происходил из знатной семьи и мог стать воином, как и поколения его предков. Вместо этого он отказался от светской жизни и брака и основал на своих землях монастырь, где потом и упокоился. В житии упоминается, что приближенные Геральда называли его робким, застенчивым, едва ли не женоподобным. Также агиографы сообщают, что за всю жизнь в миру он не нанес ни единой раны — как и сам не был ранен, хотя участвовал в боях.
В какой-то мере эти описания можно считать общим местом, характерным для житий, — святого необходимо изображать благостным и кротким, не приемлющим насилия. Однако отчасти в этих характеристиках проявился и специфический средневековый взгляд на суровые кары. Исследователь жития Геральда Мэтью Кюфлер пишет:

«…их жестокость была до такой степени встроена в структуру мира и была такой распространенной чертой человеческой жизни, что даже святые могли неистовствовать».

Среди чужих: жестокость святых к иноверцам

Другой традиционный тип «удара святого» связан с защитой интересов христианства от иноверцев. Такие эпизоды присутствуют, например, в житиях святых, обращавших в свою веру другие народы.
Таким образом Леонтию Ростовскому удалось привести к христианству поселение язычников-мерян. Прибыв в чужие земли, он решил, что увещевать взрослых, чьи взгляды уже сложились, бесполезно, и обращался исключительно к юным язычникам. Возмущенные меряне явились к Леонтию и его спутникам «ови с оружием, а друзии со дрекольем», планируя если не убить миссионера, то хотя бы прогнать из города.
В ответ будущий святой устроил крестный ход, и при виде его часть иноверцев упала замертво, а остальные вмиг ослепли. Впрочем, Леонтий немедленно оживил мертвых и вернул зрение слепым, — поразившись его чудесам, меряне добровольно крестились.
Не всем христианским миссионерам везло так, как Леонтию (впрочем, некоторые редкие варианты его жития сообщают, что впоследствии он таки был убит язычниками). Куда чаще клирики, отправляющиеся в чужие земли, становились жертвами местных жителей, не желающих отказываться от своей веры. Образы святых, способных уложить толпу чужеземцев замертво, а потом оживить, показывали и силу христианской веры, и то, какие почти невыносимые трудности ждали тех, кто отправлялся в дальние края с духовной миссией.


За сон и пьянство: кара за непочтение

Еще один тип ситуаций, где святые могли проявить суровый нрав, — случаи, когда человек относился к ним неуважительно. Тогда святые шли на довольно жесткие меры, чтобы указать на ошибку наглецам, а заодно и окружающим. Жития не скупятся на страшные детали, чтобы произвести на читателя впечатление и внушить ему трепет перед образом святого.
Изучая источники, можно заметить, насколько широко их составители понимали непочтение к святым. Например, характерный эпизод мы находим в том же житии Леонтия Ростовского: эти события произошли спустя много лет после его смерти, когда Леонтий уже был канонизирован. Однажды в день его памяти случилось чудо — ночью святой восстал из гробницы, церковь, где он покоился, наполнилась благоуханием, в ней зазвучало ангельское пение. К утру свеча у гробницы, зажженная ангелами, продолжала гореть. После службы один из служителей церкви захотел ее погасить и тут же был наказан: он оглох и онемел, его руки и ноги перестали двигаться. Клирик выздоровел лишь после того, как раскаялся во всех своих грехах.
Впрочем, за непочтение святые не всегда посылали болезнь — иногда достаточно было проигнорировать просьбы человека. Такая судьба ждала хромого мальчика, который посетил гробницу святого Томаса Бекета в надежде исцелиться. Чтобы обратиться к святому, юноша должен был лечь на плиту, накрывающую гробницу, — это был традиционный способ исцеления у могилы святого. Увы, лежа на плите, уставший мальчик вскоре уснул. Томас Бекет явился ему во сне, осыпал больного проклятиями за дерзость, а затем заявил, что отказывается даровать ему здоровье.
Святые карали христиан не только за неуважение лично к ним, но и за нарушение правил, установленных церковью. Например, житие Мартина Турского рассказывает о женщине, которая, вопреки запрету, работала в воскресенье. Ее рука окоченела, и пальцы не отрывались от ладони до тех пор, пока нарушительница не явилась в церковь и не поклялась никогда больше не трудиться в святой день.
Верующие могли пострадать и за небрежное отношение к церковным праздникам. Такой случай описан в Волоколамском патерике, сборнике рассказов о служителях Иосифо-Волоколамского Успенского монастыря. Однажды компания соседей-мирян собралась как следует отметить день апостолов Петра и Павла. Приятели наварили медовухи, и одному из них в голову пришла идея начать праздновать еще до службы в церкви. Изрядно выпив, он увидел человека с черной бородой и заметной лысиной, «взором страшного». Незнакомец ударил медовара по щеке, да так сильно, что у того вылетели пять зубов и пьяница долго «лежал как мертвый», практически полностью парализованный.
Еле придя в себя, он рассказал о случившемся близким, и те по описанию страшного человека догадались, что это был сам апостол Павел — его принято изображать бородатым и практически лысым. Несчастный пьяница так и не выздоровел, и родные отвезли его в монастырь, где тот умер через год.

В чужой монастырь: святые в борьбе за земли и имущество

Еще одна сфера, которую изо всех сил защищали святые, — это имущество церкви, и в частности монастырей. Яркий пример — «Повесть о житии Михаила Клопского», составленная во второй половине XV века на основе более ранних преданий. Михаил, родственник Дмитрия Донского, принял на себя подвиг юродства, отказался от высокого положения и стал монахом обители поблизости от Новгорода. Еще при жизни он обладал способностью вызывать у своих противников самые разные недуги, а причиной этому были в основном хозяйственные конфликты.
Происходило это так: узнав о проступке, он «предсказывал» нарушителю правил определенное несчастье — и оно немедленно воплощалось в жизнь. Чаще всего оппонентов Михаила разбивал паралич. Так случилось с новгородским посадником Григорием Кирилловичем, который запретил монахам ловить рыбу в ближайшей реке, поскольку та протекала по его землям. Тем, кто не подчинится, он грозил переломать руки и ноги, но, по слову Михаила, конечности отнялись у самого Григория. Здоровье вернулось к посаднику лишь спустя год, когда Михаил допустил его до службы в Клопском монастыре. Кроме того, юродивому были подвластны и болезни сердца, и немота, и потеря памяти.


Судя по тексту «Повести», тяжесть наказания не зависела от масштаба преступления. Объединяет всех пострадавших лишь то, что они пытались посягнуть на имущество Клопского монастыря и церкви в целом. Не имел значения и социальный статус злоумышленников: страдали и простые разбойники, вошедшие в обитель с оружием, и священник-вор, и новгородские бояре, претендовавшие на церковные земли, и даже новгородский архиепископ, который наложил на монахов «налогу», то есть пожелал получить с них деньги.
Историк Александр Медведь замечает:

«У современного читателя жития может складываться ощущение, что Михаил Клопский не всегда действовал от имени Бога — слишком уж часто он использовал свой дар внушения при решении довольно заурядных, как сегодня сказали бы, споров „хозяйствующих субъектов“».

Тем не менее составитель жития явно считал, что высшая справедливость была на стороне Михаила. Едва пришедшему в себя посаднику будущий святой говорит: «Того, кто зачинает рать, — Бог накажет!» — и книжник явно согласен с ним.
Похожие эпизоды есть и в западноевропейских житиях. Например, уже упомянутому Геральду Аврилакскому, также происходившему из влиятельной семьи, пришлось защищать монастырь от собственного племянника. Тот вместе со своими людьми решил ограбить обитель, стоящую на дядиных землях. Святой Геральд явился нечестивцу во сне, ударил его по голове и пригрозил немедленной смертью, если тот не оставит монахов в покое. Позже на монастырскую собственность посягнули еще несколько человек, и все они умерли при страшных обстоятельствах: скажем, с мальчика, укравшего из церкви алтарный покров, полностью слезла кожа.
Мэтью Кюфлер, изучавший житие Геральда, считает, что за конкретными имущественными спорами, пусть даже заурядными, стоит нечто большее. Он пишет, что в этих эпизодах отражается неспокойная обстановка, окружавшая монастыри в Средние века. Их земли и имущество были объектом постоянной «охоты» и со стороны знати, и со стороны разбойников-простолюдинов. Неудивительно, что монахам приходилось защищаться. Сил земных покровителей хватало не всегда, и на помощь приходила репутация беспощадного святого, готового постоять за свою обитель.

Так были ли святые жестокими?

Итак, средневековые источники показывают, что святые отнюдь не всегда были кроткими и снисходительными к людским порокам. Они могли гневаться и карать, причем с современной точки зрения весьма сурово, а иногда и вовсе безжалостно. Однако считали ли составители этих текстов, что описанное — жестоко?
Во-первых, заметно, что у гнева святых всегда есть повод, даже если нам он кажется безобидным, — например, мелкая кража в монастыре. Во-вторых, часто они дают людям шанс исправиться и раскаяться в грехе. Такая возможность была даже у всадника, напавшего на паломницу, — лишь его вина, что он так и не воспользовался шансом на спасение души. Итак, даже если поведение святых кажется безжалостным, у него всегда есть границы.


Кроме того, можно вслед за Мэтью Кюфлером предположить, что все эти эпизоды действительно воспринимались как жестокие, но таким тогда был мир — мрачным и не знающим пощады. Однако мнение о безжалостном характере той эпохи разделяют далеко не все историки. Дэниел Барац, автор книги Medieval Cruelty, предупреждает: наше представление о том, что этот период был полон ничем не ограниченного насилия, сформировали не столько сами средневековые источники, сколько их восприятие в более поздние времена, например антикатолическая полемика эпохи Реформации. Этот взгляд на Средние века сохранился и во многих авторитетных исследованиях ХХ столетия.
Сам Барац считает, что говорить о едином отношении к жестокости в Средневековье невозможно, скорее перед нами многообразие различных взглядов, зависящее от множества факторов.
Исследователь отмечает, что средневековые источники крайне редко говорят о жестокости напрямую. Первым к ней обратился Фома Аквинский в одном из разделов «Суммы теологии». Он основывался на классическом наследии, в основном на произведении Сенеки «О милосердии» (De Clementia), написанном для молодого Нерона, лишь незадолго до того ставшего императором. Жестокость (crudelitas) Сенека считает крайней, извращенной формой восприятия добродетели суровости (severitas). С точки зрения философа, о crudelitas можно говорить в том случае, если наложенное на кого-то наказание заслуженно, но чрезмерно либо вызывает у наказывающего слишком яркие эмоции, когда иррациональное берет верх над рассудком. Учитывая это, мы не всегда можем назвать святых жестокими: их действия чаще всё-таки ближе к severitas, суровости, в том числе в наказаниях.
Неоднозначно и средневековое восприятие самого гнева. С одной стороны, человеческая гневливость, неумение владеть собой — порок и зачастую «симптом» греха. Совсем другое дело — гнев, который Бог заслуженно обрушивает на человечество за его проступки и грехи. С него начинается благотворное наказание, способное очистить души людей. Негодование святых, конечно, куда ближе ко второму типу. В этом смысле их действия вовсе не жестоки, а, наоборот, полны сострадания к людям: мучая тела грешников болезнями, святые дают их душам возможность очиститься.
Все эти вопросы показывают, как сильно за столетия изменился образ христианского святого. А это значит, что менялись и взгляды на жестокость, преступление и само понятие зла — как и на милосердие и справедливость.Источник: "Нож"