Бытие большинства современных цивилизаций по Морозову – или умирание, или посмертное небытие. Процесс умирания цивилизации представлен как три отдельных раздела: историко-культурный (в первых главах), техно-биологический (в ключевом тексте), биосоциальной (в главе "Инсектоиды"). Основной акцент сделан на механизмах социальной организации жизни: как люди себя ведут и организуются в разные исторические времена. При этом проводятся параллели с организацией социальной жизни насекомых. Например, чем старее становится культура-цивилизация, тем больше в ней становится насекомого компонента во всех сферах жизни и тем меньше свободы.
Цивилизация превращается в улей. И каждый элемент, каждый человек на планете, каждая группа выполняет заданную ей функцию.
Кто управляет улеем? Не какая-то одна программа. Материальные носители программ содержатся в конкретных людях как участки мозга, врожденные и прошитые через культуру. Когда все программы взаимодействуют, им становится тесно, и они ограничивают друг друга.
Улеем управляет множество программ, совокупность программ. Они не связаны между собой, они находятся в отдельных насекомых. Эта совокупность программ-алгоритмов, ограничивающих друг друга, кажется целостной программой. Но таковой не является – по аналогии с тем, как у животных не нашли материнского инстинкта – нашли множество отдельных инстинктов.
Каждый человек сам по себе несколько разумен, но он ограничен другими людьми. Сами по себе ограничения имеют структуру, и в результате их равнодействующей человек перестаёт быть разумным, и занимается неразумной деятельностью. По аналогии — пчела точно так же строит шестигранные соты – и только такие соты сходятся в сеть. Как следствие множества отдельных выполняемых действий возникает машина, которая делает соты определенной формы. Точно так машина возникает у людей, и делает эта машина одни и те же действия, например, повышает экономическую эффективность одним и тем же способом — за счет повышения специализации людей. А специализация людей повышается за счет сокращения универсализации людей.
Муравейники тоже ведут войны, как и нации. Но это все равно жизнь насекомых. Муравейники ведут войны, но не знают, что ведут войны.
Муравьиные королевы не отдают муравьям команды, что им надлежит делать. Муравьиная королева, как и любой другой муравей, тоже не знает, что происходит с муравейником вообще. Муравьи делают то, что в них прописано от рождения, иногда корректируя свои действия в связи с обменом сигналами, система которых в них тоже заложена от рождения. Например, тащить еду важнее, чем тащить палочку. Нет еды, чтобы тащить – значит, тащить палочку. Чем позднее человейник, тем более он похож на муравейник, в том числе в плане управления. Правители уже могут не отдавать команд подчиненным – подчиненные будут действовать согласно накопленной инерции, и этого будет некоторое время достаточно для выживания. А перманентное выживание невозможно.
Муравьиные королевы не правят. Это сложно представить, но на самом деле во главе властных человейников не может стоять человек. И насекомое не может. Во главе властных человейников никто не стоит, потому что во главе их невозможно стоять. И договариваться с властью, которая рассеяна, критически сложно.
Если дать человеку свободу, то он начнёт проявлять человеческие качества — он начнёт через эту свободу реализовывать себя. Эта реализация противоречит инсектоидному принципу — все должны быть функциональны, и только потреблять то, что столь же функционально (и одномерно). Реализация себя, декларация себя человеком может привести его к превосходству. Это тоже противоречит инсектоидному принципу — все наследуется, и превосходство в том числе. Причём превосходство и иерархия вообще могут быть только в одной системе, в одномерной.
Понятие «нужности» реально может существовать только в человеческом обществе, а в пост-человеческом обществе — как атавизм (экономическая нужность-ненужность). У насекомых нет того, кто бы сказал «нужно». И нет «зачем нужно». У насекомых нет понятия нужности исполнения, но исполнение есть.
Уровень понимания задачи снижается от особи к группе. Речь идёт не о правильности понимания задачи, а именно о представлении о ней, о четкости этого представления. Муравей несет палочку в муравейник, и он исполняет свою задачу. А муравейник своей задачи не знает. Человек знает, что он должен работать и заводить семью. Но чем больше группа, тем туманнее становится задача, вплоть до человечества, у которого никакой задачи пока что, до появления альтернативного человечества, даже теоретически нет. Муравей всегда несет палочку в муравейник. Если при первой стадии жизни муравейника это для муравейника правильно, то для второй это неправильно, поскольку муравейник, превысивший нормальный размер, начинает погибать от диспропорций своего размера. Школьник имеет четкие представления, зачем он учится; а система образования имеет крайне смутные представления о том, к чему она готовит школьника.
Насекомое может выглядеть как человек. Это и есть инсектоид: насекомое, внешне выглядящее как человек. Есть такое направление фильмов ужасов. В цивилизациях встречается как норма. Поздние цивилизации состоят из инсектоидов полностью.
Чтобы цивилизация состояла из инсектоидов, людей нужно вывести. Уничтожать – это нет, поскольку это делают ещё люди, но сжить со свету – это самое рациональное-разумное. Начинают с низших социальных классов, когда их выводят – завозят гастарбайтеров, а потом досживают со света всех людей вообще.
Издевательства над людьми происходят не только из компенсационных побуждений представителей власти – это рудимент хотя и вырожденного, но человеческого. Со временем всё больше издевательств происходит не из человеческой природы, а из природы насекомых. Гудящий ночью комар не знает, что издевается над человеком. Точно так же этого не знают и инсектоиды. И инсектоиды со временем становятся всё дальше и дальше от людей, а понимания всё меньше.
Инсектоиды и инсектоидность и генерируют совершенно безумное, феерическое зло, которое все чаще встречается и нарастает в поздней цивилизации. Почему и зачем? У них нет «почему» и «зачем», у них это происходит из инерционных процессов, ранее заданных как программы. Всё чаще, когда ведется поиск виновных в издевательствах над людьми, эти виновные не находятся – получается, что или все, или никто, субъект зла рассеивается по мере приближения к нему. А это действительно работает и отдает приказы система связей человейника-улья. И она и будет командовать, если ей не противопоставить людей с человеческой моралью.
Власть человейника пытается выставить собственно власть как систему внеморальную, как большое насекомое-единый-человейник, у которого нет добра и зла, есть только функционирование. Власть выставляет себя подобно церкви, которая согласно догмату не ошибается как церковь, но не исключает того, что любой чиновник и власти, и церкви может ошибаться. Но в результате все равно получается – власть за пределами добра и зла, причём сама себя за эти пределы поставившая. А запределы добра и зла, как известно, находятся не в сторону добра, а в сторону зла, там, где человеческое зло заканчивается, и начинается нечеловеческое. И где начинаются насекомые Босха.
Так что борьба с человеком путём уничтожения всего человеческого неизбежна.
Насекомые/инсектоиды атакуют непривычных, непохожих. Большинство талантливых детей превращаются в патологических невротиков родителями в самом раннем возрасте. Цивилизация добивает немногих оставшихся.
Когда кругом только насекомые, ни говорить, ни слушать некому. У насекомых нет культуры – литературы, поэзии, философии и тому подобного.
Абсолютное большинство информации, как выясняется, не несёт никакой информации, а является чистым жужжанием. Особенно это касается информации, прослушиваемой в фоновом режиме. Насекомые жужжат – а бытия-то и нет, и событийности нет.
Борьба в постмодерне – это борьба за свободу против насекомизации жизни, которая есть отсутствие свободы. И борьба за свободы – это борьба против человейника.
Человек может строить человейник только в бессознательном состоянии. Попытка строить человейник осознанно приведёт к конфликту человеческой природы и античеловеческой, инсектоидной задачи. Иначе, человейник строится в измененном состоянии сознания, когда человек выключен, а насекомое включено. Насекомое не может понять человека, даже если оно есть выключенный человек.
Потому что в конкретный момент человека в насекомом нет, а потом его уже не будет.
Цивилизация принадлежит инсектоидам. Они бегают в цивилизационном человейнике и выполняют свои функции. А людей они не понимают.
Люди в человейнике даже не представляют, насколько их мало. Или им кажется, что они совершенно уникальны, единичны, а вокруг них бегают непонятно кто. В общем-то, понятно кто. Инсектоиды и люди, похожие на инсектоидов.
В цивилизации исчерпывается не что-то абстрактное, вроде культуры, а всё человеческое, начиная с самого сложного, и заканчивая биологией.
Заместительную насекомизацию может заметить только человек. Например, захочется ему пообщаться по-человечески – а кругом насекомые, усиками шевелят, по-человечески просто не понимают. А инсектоид этого изменения не заметит; для него это естественно, он в этой насекомости родился, сформировался и живет.
Исполнителю – писателю, художнику, кому угодно как исполнителю – нужны слушатели. Слушатели – это его, исполнителя, среда. Выживание зависит от среды – от того, насколько он среде соответствует. А если среды вообще нет – то и выживание не получится.
Развивая идею «проблема не в том, что они есть. А в том, что нас нет», можно добавить: «проблема не в том, что есть инсектоиды, проблема в том, что кроме них никого не видно».
Со стороны человека видится отсутствие в другом человека, а не присутствие насекомого. Понимание «это инсектоиды» примиряет с действительностью и открывает возможности для дальнейших решений.
«Но ведь люди-то вроде как-то выживают» — это главный аргумент, из которого следует, что в общем всё верно, и путь, и истина, и т.д. На самом деле цивилизованные люди не выживают. Они вырождаются и вымирают. На место цивилизаций приходят другие люди, цивилизациями минимально затронутые. И процесс постоянно повторяется. Это мясорубка, постоянно ждущая очередной партии человечины. Фарш невозможно провернуть назад.
И это принцип необратимости: из живого можно сделать мертвое, но не наоборот; из человека можно сделать животное, но не наоборот; из общества можно сделать машину, но не наоборот. Иногда кажется, что можно; эта иллюзия вызвана заменой, принимаемой за возрождение-регенерацию. Выродившаяся аристократия заменяется живой буржуазией, а кажется, что нация возродилась. Но это не живое из мертвого, нездоровое из больного; в нации произошла замена; если в аквариуме сдохли все рыбки и туда запустили новых, это трудно назвать регенерацией (по Гумилеву). Социальные системы, живые системы в общем не реформируются. Они умирают, и их место занимают новые.
Результат отбора – какими будут люди — зависит и от того, в какой среде люди оказываются, с какой стороны на этих людей смотреть. Цивилизация – это среда, среда неестественная, вытесняющая среду естественную, проходящая процесс деградации и вырождения естественного с заменой его на искусственное и ненатуральное. Последнее обычно слабо жизнеспособно, и то только сначала. Потом становится совсем нежизнеспособно.
Bнсектоидные системы провозглашают благосостояние для всех. Или позднее – хотя бы потребительский минимум для всех. И вообще становится популярной идея, что в эти времена «простому человеку» можно «просто жить». Но поскольку чем дальше, тем более все вырождается, тем более все ломается, тем более система становится античеловечной, то чем дальше – тем больше слов о благосостоянии и тем больше нищеты. В инсектоидных системах нищета лишает экономической свободы абсолютное большинство населения. В том числе элементарных свобод покупать большинство товаров. Не хватает собственно на жизнь, а средний уровень – сокращенное мучительное воспроизводство. Дети в большинстве больные, и с каждым поколением – всё более больные. Для того, чтобы рождались здоровые дети, нужна здоровая человеческая среда. Это может казаться очевидным, но в человейнике у инсектоидов понятия «очевидное» нет.
Когда у человека нет свободы, он не сможет себя выражать. На что инсектоидная идеология говорит: и замечательно, не надо себя выражать, надо быть невидимым винтиком, которые делает то, что ему предписано – от рождения. Такой подход уничтожает человека. Поэтому инсектоидны системы живут только за счет унаследованных от предыдущих систем людей. Когда эти люди заканчиваются – заканчивается и инсектоидная система.
Человеческая жизнь может быть инсектоидной очень недолго, это может быть только жизнь на трупе нации или цивилизации, и только до тех пор, пока труп будет инсектоидами доеден.