Кто для нас, потомков, Владимир Иванович Даль? Это четыре тома «Толкового словаря живого великорусского языка», сборник «Пословицы русского народа». Потомки сами определяют, что для них главное в жизни ушедшего человека.
Этим главным (главным делом, итогом) они поверяют жизнь предшественника; в побочном, частном, случайном даже они стараются усмотреть обязательное звено закономерного.
В сознании многих из нас имя творца Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Ивановича Даля не случайно ассоциируется с именем великого Пушкина. Это Даль неотлучно находился у постели умирающего поэта, и тот до самой кончины держал в своей слабеющей руке его руку. Это Далю были подарены в память о Пушкине знаменитый перстень-талисман поэта (помните: «Храни меня, мой талисман...»?) и его выползина - черный сюртук с «небольшою, с ноготок дырочкою против правого паха» - след роковой пули Дантеса. Почему выползина, знали только Пушкин и Даль...

Два столпа русской культуры

В 1832 году Даль выпустил книгу «Русских сказок Казака Луганского (пяток первый)». Третье отделение сочло ее крамольной. Даль был арестован, книга изъята из продажи, и мгновенно состряпанное «дело» легло на стол Николая I. Император, к счастью, вспомнил о безупречном поведении лекаря Даля во время Польской кампании, и следствие прекратили. Тогда Даль взял свою книгу и пошел - без всяких рекомендаций! - представляться первому поэту русского Парнаса - Пушкину. Тот, полистав книгу, похвалил сказки, но сразу же перевел разговор на другую тему - о русском языке. Владимир Иванович на всю жизнь запомнил слова поэта: «Сказка - сказкой, а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать - надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке... Да нет, трудно, нельзя еще!». И тогда-то, видимо, Пушкин и посоветовал Далю заняться составлением словаря живого русского языка.
Потом были другие встречи. Но особенно интенсивный характер их общение приобрело в сентябре 1833 года, когда Пушкин приехал в Оренбург, где как раз служил Даль, для сбора сведений о восстании Емельяна Пугачева. Даль помогал поэту, чем мог и вместе с ним совершил поездку в ставку Пугачева, располагавшуюся некогда в с. Берды. Во время дорожных бесед с Пушкиным Даль много рассказывал ему о своих языковых находках, сделанных в русских селениях. Среди огромной массы ярких и выразительных слов, записанных Далем, внимание Пушкина привлекло слово «выползина» (так крестьяне называли старую кожу змеи, оставленную ею после линьки). И именно это слово вспомнил Пушкин за несколько дней до дуэли при встрече с Далем. Показывая на свой новый, недавно сшитый сюртук, он сказал: «Эту выползину я теперь не скоро брошу». Как оказалось, поэт ошибся...
Все последующие годы Даль не переставал размышлять о феномене Пушкина и, вполне возможно, сопоставлял свою жизнь с жизнью любимого им поэта. Биографы давно уже заметили, что у них с Пушкиным было много общего. Почти сверстники - разница в возрасте всего лишь два года, - оба они учились в Петербурге (один - в Лицее, другой - в Морском кадетском корпусе), почти одновременно жили на берегах Черного моря (один - в Одессе, другой - в Николаеве), оба поссорились с начальством и поплатились за это (один отправился в ссылку в Михайловское, другой попал под суд), оба побывали на Турецкой войне (правда, на разных фронтах и в разном качестве). Однако между ними было и существенное различие. Пушкин, как известно, служил и тяготился службою. Но служба не стала для него единственным источником существования и - самое главное - не мешала литературным занятиям, оставаясь чисто номинальной как на Юге, так и в Петербурге. Даль, напротив, только службой мог прокормить свое многочисленное семейство (одиннадцать ртов, как писал он сам в 50-е годы) и, значит, вынужден был служить всерьез и долго. Что же касается литературных занятий и других занятий «для души», им могло быть отведено только внеслужебное время. По этой причине сознательная жизнь Даля, вступающая, по его словам, в права, «когда мы, проспав несколько лет детьми в личинке, сбрасываем с себя кожуру и выходим на свет вновь родившимися, полным творением, делаемся из детей людьми», как бы раздваивается (по крайней мере, в нашем восприятии). Перед нами, с одной стороны, жизнь служилого человека России XIX столетия, а с другой -жизнь творческой личности, нашедшей цель своего земного существования, значение которой выходит за рамки и одного века, и одной страны. Эти жизни отчасти пересекаются (человек все-таки один), отчасти остаются неслиянными, не вполне совпадая даже во времени (так, как если бы речь шла о разных людях).

Сын Иоганна Христиана

Первая жизнь Владимира Ивановича Даля началась 10 (22) ноября, 1801 года в Луганске Екатеринославской губернии. Земля, где родился, вырос... «Где кто родится, там и пригодится» - одна из любимых Далем пословиц. Это глубоко личное, конечно.
Отец - Иван Матвеевич Даль (от рождения носивший имя Иоганн Христиан) происходил, как свидетельствует формулярный список, «из датских офицерских детей».
Случайность судьбы: шестнадцатилетним юношей оказавшись в Европе, Владимир Даль попал не в какую иную страну, а именно в Данию. «Когда я плыл к берегам Дании, меня сильно занимало то, что я увижу отечество моих предков, мое отечество. Ступив на берег Дании, я на первых же порах окончательно убедился в том, что нет у меня ничего общего с отчизной моих предков». Для Владимира Даля, еще до рождения его, «мое отечество» - не «отечество моих предков».
Жизнь Владимира Даля, как и его отца, изобилует крутыми поворотами, которые уготовила ему судьба. Самостоятельность начинается очень рано - в 1814 году, когда тринадцатилетний подросток Даль поступает в Морской кадетский корпус, располагавшийся в Петербурге. Нам неизвестно, что определило выбор Даля: совет отца или его собственный романтический настрой, вполне естественный для мальчика, выросшего в приморском городе Николаеве, куда из Луганска переехала семья Далей. Как бы то ни было, выбор оказался неудачным. Корпус Даль закончил неплохо (двенадцатым из 83 выпускников), и в числе лучших гардемаринов его направили накануне выпуска в плавание по Балтийскому морю, предполагавшее посещение портовых городов, включая шведские и датские. Но воспоминания Даля о годах учебы в корпусе мрачны, хотя и несправедливы: «замертво убил время», «в памяти остались только розги». А ведь Даль получил прочные знания по математике, картографии, морскому и инженерному искусству, и за все пять лет его, дисциплинированного кадета, ни разу не пороли. Видимо, в этих суждениях слышатся отголоски очень рано вызревшего убеждения, что военно-морская служба никогда не станет для него настоящим призванием, каким она стала для сотоварища Даля, будущего адмирала Павла Нахимова.


Окончив в 1819 году Морской корпус, мичман Даль отправляется к месту службы в Николаев, где продолжали жить его родственники. Казалось бы, все хорошо: Даль дома, вокруг давно знакомые люди. Но недовольство избранной профессией нарастает. К тому же выясняется, что он не в состоянии побороть морскую болезнь: качка каждый раз доводит его до изнеможения. И Владимир Иванович начинает задумываться об отставке. Но тут происходит событие, которое биографы комментируют крайне скупо. Даль пишет эпиграмму на командующего Черноморским флотом вице-адмирала Грейга. Молодого мичмана с фрегата «Флора» отдают под суд, и ему грозит разжалование в матросы. Однако в Петербурге по не известным нам причинам к истории отнеслись снисходительно, и Даля перевели на Балтику, в Кронштадт, с позволением служить на суше (правда, судимость с него сняли, выражаясь современным языком, только через тридцать с лишним лет!). Но Даль, несмотря на послабление, уже не мыслит своей жизни во флоте и в 1826 году «по состоянию здоровья» выходит в отставку в чине лейтенанта.

Вот, первый поворот...

И здесь судьба Даля делает первый крутой поворот. В этом же году он поступает (теперь уже точно -по примеру отца-врача) на медицинский факультет Дерптского университета. Три года, проведенные в Юрьеве-городке (как любил выражаться сам Даль), запомнились ему навсегда. Владимир Иванович активно участвовал во всех забавах и развлечениях буршей и в то же время интенсивно работал: регулярно выполнял заданный самому себе «урок» (ежедневно заучивал сто латинских слов), подолгу просиживал в библиотеке, сутками не уходил из клиники. Вскоре о Дале заговорили и профессора, и студенты. Об этом позднее напомнил знаменитый хирург Н. И. Пирогов, обучавшийся в том же университете: «Находясь в Дерпте, он (Даль) пристрастился к хирургии и, владея между многими другими способностями, необыкновенной легкостью в механических работах, скоро сделался и ловким оператором». В его табеле мелькают оценки «очень хорошо», «изрядно хорошо», «отлично». Жизнь складывалась вполне благополучно, и Даль уже прочно связывал свое будущее с Дерптом. Но вскоре выясняется, что Даля призывают на Турецкую войну. В начале 1829 года он, не закончив полного курса обучения, в спешном порядке защищает диссертацию на соискание степени доктора медицины, «излагающую два наблюдения:
1) успешную трепанацию черепа,
2) скрытое изъязвление почек» - и едет на Балканы.
На фронте Даля, в недавнем прошлом нерасторопного мичмана, часто служившего предметом насмешек для бывалых моряков, не узнать. Он спокойно и деловито ампутирует раздробленные конечности, зашивает рваные раны, без опаски заходит в чумные бараки, участвует, как заправский солдат, в многочисленных стычках с турками. Мужество военного лекаря Даля отметили орденом святой Анны третьей степени и Георгиевской медалью на ленте. К последней награде Владимир Иванович относился несколько иронически: она выдавалась всем уцелевшим на войне. И, кажется, иронизировал напрасно: из трехсот врачей, призванных в армию, более двухсот погибло от чумы, турецких сабель, пуль и снарядов. Можно лишь благодарить судьбу, сохранившую для нас этого небоязливого человека.

Война за войной

...Турецкая война закончена, но Даль к мирной жизни не возвращается: его отправляют на другую войну - с восставшими поляками, стыдливо именовавшуюся Польской кампанией. Мы не знаем, как Владимир Иванович относился к сей непрестижной для русской армии войне, во время которой погиб его горячо любимый брат, но свой воинский долг он соблюдал свято: делал все, что мог, и даже более того. Во время одного из боев на Висле обнаружилось, что в русских частях нет инженера, который смог бы навести мост через реку. Положение спас Даль, не растерявший знаний, полученных в Морском кадетском корпусе. Из совершенно случайного материала он построил настолько прочную переправу, что по ней оказалось возможным перебросить на противоположный берег Вислы даже артиллерию. О таком из ряда вон выходящем случае генерал Паскевич доложил лично царю, который позднее, припомнив его, приказал прекратить уже упоминавшееся «дело». Соответственно, награда Даля за эту войну была солиднее: он получает Владимирский крест с бантом.
В 1832 году Даль в Петербурге, где работает рядовым ординатором военно-сухопутного госпиталя. Даль много оперирует и вскоре с заслуживает славу крупного специалиста по глазным операциям. Именно эти операции как, впрочем, и операции по трепанации черепа) послужили основанием для последующего (уже в 1838 году) избрания Даля в члены-корреспонденты Академии наук по естественному отделению. Но Владиимир Иванович не удовлетворен: в и госпитале царят воровство, взяточничество; антисанитария и п скудное питание больных сводят р на нет все усилия медиков. И снова крутой поворот судьбы: с согласия Даля его «переименовывают», с как тогда выражались, из лекарей в коллежские асессоры, и он едет ж вместе с молодой женой в далекий Оренбург чиновником особых поручений при военном губернаторе.
Семь оренбургских лет (1833- 1840 гг.) стали временем беспрерывных инспекционных поездок Даля по обширному краю, где рядом с русскими переселенцами и уральскими казаками жили башкиры, татары, казахи и представители других национальностей России. Как о чем-то само собой разумеющемся он пишет в одном из своих писем, что проехал в последний раз верхом полторы тысячи километров.
Для него привычны ночевки в крестьянских избах, юртах, а то и просто у костра. Деятельный Даль превосходно владеет ситуацией, и военный губернатор без него как без рук. В конце оренбургского периода жизни Владимир Иванович принял участие в неудачном походе на Хиву. Эта война - третья в жизни Даля. И судьба снова пощадила его: он вернулся живым и невредимым, хотя в походе погибло около половины личного состава русского экспедиционного корпуса.

«Я полезу на нож за правду, за Отечество!»

С 1841 года Даль снова в Петербурге. Он чиновник особых поручений при министре внутренних дел, статский советник (почти генерал). В те далекие времена министерство внутренних дел было не только силовой структурой: оно ведало здравоохранением и статистикой, следило за исправным поступлением податей и сооружением памятников, отвечало за выполнение карантинных правил и снабжение народа продовольствием. В этих условиях у Даля, понятно, много-дел, и, как свидетельствуют его биографы, он успешно справлялся с ними. Тем не менее к 1848 году в его жизни назревают перемены (в который уже раз!).
Мы не знаем, что точно произошло: то ли Даль бесконечно устал от своей беспокойной должности, то ли у него испортились отношения с министром, то ли верхи не устраивала его литературная деятельность. Но что-то произошло, и Владимира Ивановича переводят в Нижний Новгород управляющим удельной конторой.