Предсказания "Удивительного доктора" Роджера Бэкона, Платоновская академия Марсилио Фичино и тайные источники вдохновения одного из самых выдающихся изобретателей эпохи Высокого Возрождения...
Сегодня уже мало кому известно, что подводная лодка, шарикоподшипник, лыжи и велосипед были изобретены одним из наиболее ярких и известных представителей искусства Высокого Возрождения Леонардо да Винчи (1452–1519). Последнее изобретение флорентийского мастера засуживает особого внимания. В отличие от мучительно эволюционирующего методом проб и ошибок велосипеда викторианской эпохи, «пожиратель дорог» Леонардо да Винчи уже в первой редакции (!) имел два колеса и цепную передачу.


Его конструкция стала известна в конце шестидесятых годов прошлого века и изрядно насторожила исследователей наследия признанного гения эпохи Возрождения. Более всего поражала не конструкция механизма, а причина, побудившая сделать подобное изобретение. Учитывая плачевное состояние европейских дорог в XV веке, мысль о балансировании на двух колесах и нажимании на педали отдает изрядной мистикой. Не мудрено, что многие специалисты, словно утопающий за соломинку, прочно ухватились за успокоительное предположение, что «велосипед Леонардо» – не более чем современная подделка.


Но даже если отбросить историю с велосипедом, до сих пор остается загадкой, каким образом сын нотариуса из итальянской провинции смог сделать столько научных открытий и откуда он черпал вдохновение. Будь Леонардо даже еще большим гением, чем полагают историки и биографы, все равно остается вопрос: какими возможными знаниями он мог обладать, если предложенные им многочисленные изобретения обрели смысл или получили широкое распространение только спустя пять веков после его смерти.
В далеком 1983 году в популярном тогда журнале «Техника – молодежи» в рубрике «Антология таинственных случаев» была опубликована статья саратовского писателя Владимира Казакова «Знаний тайные истоки…». Автор высказывал смелое по тем временам предположение, что далеко не все научные и инженерные идеи Леонардо да Винчи, являлись его уникальными ноу-хау. Казаков обращает внимание читателя на то, что практически обо всех своих изобретениях Леонардо пишет лаконично, почти одними символами, собственное «я» у него как бы раздваивается. Почти нигде нет слов «я сделал», «я решил», «я нашел», зато бесчисленное количество раз повторяется: «исследуй», «проверь», «узнай», «сделай». Наряду с этим биографы не могут упрекнуть Леонардо в излишней скромности. Именно ему принадлежат строки: «Никому этого не открывай, и ты превзойдешь всех».


Казаков полагает, что подлинные источники многих на удивление изобильных озарений и открытий великого изобретателя-самоучки эпохи Возрождения по сию пору остаются скрытыми от наших глаз. Их тайна связана с именем Томмазо ди Джованни Мазини – человеком, который почти неотлучно находился при Леонардо в годы его жизни во Флоренции, а потом и в Милане.
Позиции биографов и исследователей творчества Леонардо заметно расходятся, когда речь заходит о роли, которую играл Мазини в жизни флорентийского гения. Одни называют Мазини учеником Леонардо, другие считают его слугой. Итальянские биографы, мнение которых по понятным причинам заслуживает наибольшего внимания, уверены, что они были неразлучными друзьями.
Как бы то ни было, Томмазо Мазини и Леонардо да Винчи были близки и работали вместе на протяжении всей жизни. Очевидно, что Томмазо Мазини имел немалое влияние на своего друга, во многих делах был его помощником, а в некоторых, мог играть и первые роли.
О Мазини, ходили многочисленные слухи. Поговаривали, что он совершил многолетнее путешествие на Ближний Восток, где «был обласкан мудрецами и правителями», а также узнал «тайну превращения свинца в золото». Оттуда якобы он привез сундук, в котором хранились некие «черепки», «дощечки» и старинные свитки. Казаков пишет: «Так или нет, но кое-что современники записали о нем точно: вернулся с Востока он великим мастером литейных дел, отличным механиком, скульптором, чеканщиком, химиком, знатоком гидравлических работ и стал заниматься алхимией и черной магией. <…> Из-под его рук выходили необычные механические изделия, светящиеся краски, он мог удивлять “холодным огнем”».
Достоверно известно, что Леонардо и Мазини совместно осуществили целый ряд знаковых разработок: мост, который можно было мгновенно перекинуть с одного берега на другой; мини-модель подвижной крепости (прообраз танка); скорострельную бомбарду (прообраз пулемета); систему каналов, образующих единую сеть водоснабжения; водоотливные насосы и многое другое.
В дневниках Леонардо встречаются пионерские проекты аппарата для дыхания под водой, самодвижущейся повозки, приспособления для изготовления вогнутых зеркал. Складывается впечатление, что он торопится изложить на бумаге технические идеи и схемы различных механизмов, словно черпая их пригоршнями из некоего неизвестного, но весьма обильного источника.


В 1482 году Леонардо решается предложить часть своих изобретений свежеиспеченному герцогу Милана Лодовико Моро. С этой целью он пишет письмо следующего содержания.

«Так как я, светлейший государь, уже достаточно видел и изучал произведения всех тех, которые считают себя мастерами и изобретателями военных орудий, и убедился, что замысел и действие этих орудий ничем не отличаются от обычно применяемых всеми, я хотел бы, чтобы без ущерба для кого бы то ни было Ваша светлость выслушала меня, причем я открою ей свои секреты и предлагаю на ее усмотрение в удобное время оправдать на опыте все то, что частично и вкратце ниже изложено:

1. Я знаю способ делать чрезвычайно легкие, выносливые, прочные и легко переносимые мосты, пригодные для преследования врагов и для бегства от них, и другие безопасные и предохраненные от огня и боя, легко подымаемые и опускаемые; знаю также способы сжигать и разрушать мосты противника.
2. Я знаю способ, как во время осады какого-нибудь места спустить воду из рвов и как сделать множество мостов, кошек и лестниц и других приспособлений, нужных в таких предприятиях.
З. Также, если благодаря высоте стен, или укрепленности места, или его положения при осаде его невозможно будет пользоваться бомбардами, я знаю способ разрушить всякую цитадель или другого рода крепость, если только она не построена на скале, и т. п.
4. Кроме того, я знаю системы удобнейших и легких в перевозке бомбард, умею метать ими камни наподобие бури и их дымом нагонять великий ужас на врага с большим для него уроном и смятением и т. п.
5. (Очевидно, в чистовике этот параграф должен был быть перенесен на свое место). И если случилось бы быть в море, я знаю множество систем приспособлений для нападения на суд и для защиты судов, которые не будут повреждены выстрелами бомбард любой величины, и пороха, и дыма.
6. Также я знаю способы прокапывать тайные изогнутые ходы без всякого шума (несколько неразборчивых слов), даже если бы пришлось проходить под рвами или какой-нибудь рекой.
7. Также я могу сделать закрытые и совершенно неуязвимые повозки, которые со своей артиллерией, ворвавшись в ряды врагов, вызовут поражение силы любой величины. И за ними может следовать пехота совершенно безопасно и без затруднения.
8. Также, если потребуется, я могу сделать бомбарды, мортиры и огнеметы прекрасной и целесообразной формы, не похожей на обычные.
9. Где нельзя будет применять бомбарды, я сконструирую катапульты, манганты, стрелометы и другие орудия удивительного действия, и не похожие на обычные. И вообще в соответствии с каждым данным случаем могу сконструировать бесконечное множество разных приспособлений для нападения и (защиты).
10. В мирное время я надеюсь выдержать сравнение со всяким в архитектуре, в постройке зданий, как общественных, так и частных, и в проведении воды из одного места в другое.

Также я берусь в скульптуре – в мраморе, бронзе или глине, так же как и живописи, выполнить все, что возможно, не хуже всякого, желающего померяться со мной.
Можно будет также выполнить бронзового коня, что принесет бессмертную славу и вечный почет счастливой памяти синьора Вашего отца и славного рода Сфорца.
И если какая-нибудь из вышеизложенных вещей покажется кому-нибудь невозможной и неисполнимой, я готов показать ее на опыте в Вашем парке или любом другом месте по выбору Вашей светлости, которой я всеподданнейшим образом себя препоручаю…».
Специалист по итальянскому Возрождению, историк и искусствовед, профессор Матвей Александрович Гуковский (1898-1971) следующим образом комментирует послание Леонардо: «Письмо это исключительно четко обрисовывает образ молодого художника, самоуверенного и нуждающегося, рекламирующего в первую очередь и главным образом свои технические изобретения и фантазии, вряд ли в сколько-нибудь значительной степени проверенные на практике, но зато тщательно обдуманные, начерченные и рассчитанные в долгие часы, которые следовало бы употребить на исполнение спешных живописных заказов. Твердая, несколько высокомерная и настойчивая вера в то, что продукты его ума, эксперимента и расчета не могут оказаться несоответствующими своему назначению, что во всяком деле он может изобрести что-нибудь новое и сразу же осуществить его в большом масштабе, вера, может быть больше свойственная дилетанту-самоучке, чем терпеливому мастеру-профессионалу, сквозящая в каждой строчке письма, обнаруживает одну из основных, характернейших и пагубнейших для него черт Леонардо как творца и человека».


Довольно жесткий комментарий Гуковского можно понять – слишком уж пестрый набор небывалых проектов в настойчивой и самоуверенной манере предлагает Леонардо миланскому герцогу. Поражает объем знаний и опыта, необходимых для осуществления всего заявленного.
Комментатор справедливо обращает внимание на огромное количество времени, которое должно было уйти на подготовку этих проектов и тем самым наносило несомненный ущерб «спешным живописным заказам», приносившим реальный доход флорентийскому гению. При этом следует учитывать, что проекты, включенные в предложение герцогу Моро, по всей вероятности, далеко не исчерпывали всех изобретений, оформленных к тому времени Леонардо. Учитывая его затруднительное финансовое положение, можно сказать, что такая самоотверженность свидетельствует об огромном значении, которые имели для Леонардо эти изобретения. Но в равной степени это может говорить и о том, что на их подготовку потребовались гораздо более скромные усилия.
Такое действительно возможно при условии, что свои изобретения Леонардо делал на основе неких описаний, содержавших сведения об их прототипах, уже зарекомендовавших свою жизнеспособность. Это смелое предположение объясняет, смущающую Гуковского, уверенность флорентийского мастера в их однозначной осуществимости. Вера Леонардо могла корениться не в его высокомерии, а тем паче дилетантизме, но строиться на твердом убеждении, что его изобретения когда-то уже существовали в реальности.


За два с лишним столетия до описываемых событий аналогичную мысль высказал английский философ и естествоиспытатель, францисканский монах Роджер Бэкон (ок. 1214–1292). В «Послании о тайных действиях искусства и природы и ничтожестве магии», написанном в середине XIII века мы находим: «Итак, теперь я поведу речь, во-первых, об удивительных делах искусства и природы, чтобы затем указать их причины и способы [осуществления], в которых нет ничего магического, для того чтобы стало ясно, что любые возможности магии ниже этих дел и недостойны. И прежде всего – с помощью характера и методов одного только искусства. В самом деле, могут быть созданы такие орудия мореплавания, чтобы большие корабли без гребцов пересекали реки и моря, управляемые одним человеком, и большей скоростью, чем если бы они были наполнены гребцами. Также могут быть созданы повозки, которые двигались бы без тягловых животных с невообразимой стремительностью, каковы, как мы представляем, были вооруженные серпами боевые колесницы, на которых сражались древние. Также могут быть созданы инструменты для полета: чтобы в середине инструмента сидел человек, вращая некое изобретение, с помощью которого [двигались бы], ударяя по воздуху, искусственно созданные крылья, на манер летящей птицы. Также [может быть создан] небольшой по величине инструмент, который поднимал бы и опускал немыслимые тяжести (нет ничего полезнее такого инструмента в определенной ситуации). Ибо с помощью инструмента высотой в три пальца и такой же ширины и даже меньшего размера, человек мог бы избавить себя и своих близких от всякой опасности заточения, и подняться, и спуститься. Также можно легко создать инструмент, с помощью которого один человек сможет насильственно притянуть к себе тысячу людей вопреки их воле. И то же касается прочих вещей, необходимых для принуждения. Могут быть также созданы инструменты для путешествия под водой морей и рек – вплоть до достижения дна, и без всякой телесной опасности. Ибо Александр Великий использовал такие инструменты для того, чтобы разведать тайны моря, как рассказывает астроном Этик. И [все] это было создано в древности и, определенно, создано в наше время, – исключая разве что инструмент для полета, который я не видел, и не знал человека, который бы его видел. Но я знаю мудреца, который придумал, как его изготовить. И может быть создано несчетное число такового, например, мосты через реки без опор или какой-либо поддержки, и неслыханные механизмы и изобретения».


Бросается в глаза, что Бэкон описывает инструмент, с помощью которого «человек мог бы избавить себя и своих близких от всякой опасности заточения, и подняться, и спуститься» так, как если бы он видел его собственными глазами или же имел дело с его точным описанием! Не из тех же самых или родственных им источников черпал впоследствии свое вдохновение и Леонардо да Винчи?
Как бы то ни было, налицо очевидный факт – в главе «О чудесном искусстве инструментов» Бэконом был предсказан и описан целый ряд технических инноваций, которые впоследствии встречаются у Леонардо да Винчи, но уже в виде чертежей и конкретных инженерных решений. К числу таких инноваций Бэкона относятся: предсказание конструирования подводной лодки, акваланга, автомобиля, домкрата и многих других приспособлений.
Тезисы о кораблестроении и возможности мореплавания из Испании в Индию, изложенные в трактате Бэкона «Opus Majus» (лат. «Великая работа», 1267), охватывающем все аспекты естествознания, от грамматики и логики до математики, физики и философии, настолько воодушевили Христофора Колумба (1451-1506), что путешественник привел цитату из последнего произведения в своем письме к Фердинанду II и Изабелле Кастильской. Таким образом, труд Бэкона послужил одной из серьезных предпосылок к открытию Американского континента.


По сию пору не известно было ли отправлено приведенное выше письмо Леонардо герцогу Милана Лодовико Моро. Зато мы знаем, что в том же 1482 году Леонардо вместе с музыкантом Аталанте Мильоротти приезжает в Милан по поручению главы Флорентийской республики Лоренцо Медичи, чтобы поднести властителю города Лодовико Моро серебряную лиру в форме конской головы. В эту ли поездку или в следующую, в результате ли своего письма к Моро, или вне всякой связи с ним, но Леонардо остается в Милане в качестве придворного инженера и художника. Вслед за ним отправляется в Милан и Томмазо Мазини.
Спустя 20 лет в 1503 году Леонардо да Винчи возвращается во Флоренцию, увенчанный славой непревзойденного художника. Однако практически все его технические новшества так и остались невостребованными. Исследователи научного наследия флорентийского гения сходятся на том, что проекты Леонардо слишком опережали свое время, а потому не находили отклика у современников. Взять хотя бы не угасающую на протяжении всей его жизни и мягко говоря странную для того времени одержимость воздухоплавательной техникой.
Замечательные идеи Леонардо да Винчи в этой области долгое время оставались неизвестными, поскольку он не публиковал результаты своих исследований. Рисунки и краткие описания различных типов летательных аппаратов разбросаны по его рукописям и записным книгам. Особого упоминания заслуживают две по самым скромным оценкам передовые разработки флорентийского мастера.
Первая из них относится к 1475 году и представляет собой проект летательного аппарата вертикального взлета со спиральным ротором из накрахмаленного для прочности льняного полотна. В отличие от современных вертолетов с лопастным винтом, геликоптер Леонардо должен был подниматься в воздух с помощью, хорошо известного в XV веке архимедова винта, диаметром около 8 метров. Несмотря на то, что винт должен был раскручиваться вручную, Леонардо верил в осуществимость своего проекта: «Я говорю, что когда этот прибор, сделанный винтом, сделан хорошо, т.е. из полотна, поры которого прокрахмалены, и быстро приводится во вращение […] названный винт ввинчивается в воздух и поднимается вверх».


По оценке специалистов, при всем несовершенстве конструкции, геликоптер Леонардо представляет собой «образец научного предвидения», воплотивший революционную аэродинамическую идею – не парить, опираясь на воздушные потоки, а подниматься вверх, ввинчиваясь в воздух.
Если идеи Леонардо по части покорения воздушного пространства с помощью летательных аппаратов тяжелее воздуха еще можно как-то оправдать извечной тягой человека к небу, то такое его изобретение как парашют, уже совершенно выходит за рамки здравого смысла и инженерной логики XV века. Между 1483 и 1486 годом в своей записной книге он изображает человека, спускающегося на пирамидовидном парашюте, и сопровождает рисунок следующей подписью: «Если у человека шатер из прокрахмаленного полотна, шириною в 12 локтей и вышиною в 12, он сможет бросаться с любой большой высоты без опасности для себя».


В 2000 году британец Адриан Николас испытал парашют, точно воссозданный по чертежам Леонардо, в небе над Южной Африкой. Прыжок был осуществлен с высоты 3000 метров, вопреки предостережению экспертов, в один голос твердивших, что конструкция из холста и дерева не пригодна к полету. Невзирая на то, что парашют не имел специального отверстия в вершине купола, обеспечивающего устойчивую траекторию снижения, испытания прошли успешно. По словам Николаса, полет на парашюте Леонардо был даже мягче, чем на его современных аналогах. Правда на высоте 600 метров Николасу пришлось все же отстегнуть конструкцию флорентийского гения и раскрыть запасной парашют – в противном случае изобретение Леонардо после приземления упало бы ему на голову.


Среди воздухоплавательных проектов Леонардо да Винчи выделяются многочисленные варианты летательных аппаратов с машущими крыльями – орнитоптеров. Казаков считает, что хотя в письме миланскому герцогу не упоминается о летательном аппарате «Леонардо, судя по всему, уже разрабатывал теоретические основы полета, а Томмазо Мазини строил первую модель орнитоптера. Но нет, не раскрылись они герцогу, хотя богатого правителя летание по воздуху наверняка прельстило бы больше, чем живопись и обещанные механизмы. Вполне возможно, что летательный аппарат, образно говоря, был последним козырем из “сундука” Мазини».


Первый официально известный проект орнитоптера Леонардо относится к 1485-1487 гг. Его пилот находится в лежачем положении, для взмахов крыльями нужно использовать силу рук и ног. Ось крыла расположена таким образом, чтобы при движении вниз оно одновременно двигалось назад, создавая наряду с подъемной силой и силу, направленную вперед, необходимую для горизонтального полета.
Леонардо не только приводит краткое описание конструкции, но и дает рекомендации по его испытанию: «Этот прибор ты испытаешь над озером и наденешь в виде пояса длинный мех, чтобы при падении не утонуть. Надобно также, чтобы опускание крыльев производилось силою обеих ног одновременно, дабы ты мог задерживаться и балансировать, опуская одно крыло быстрее другого, смотря по надобности, так, как ты видишь это делают коршуны и другие птицы. И притом опускание посредством двух ног всегда бывает более мощным, чем посредством одной… А поднимание крыльев должно совершаться силою пружины или, если хочешь, рукою, а еще лучше поднятием ноги, это – лучше, потому что руки у тебя тогда свободнее».
Для управления высотой полета предлагался оригинальный механизм, состоящий из подвижного горизонтального хвостового оперения, соединенного с обручем на голове человека. Поднимая и опуская голову, испытатель должен был поднимать и опускать хвостовую поверхность орнитоптера.
Наиболее известный проект Леонардо – орнитоптер-лодка, датируемый приблизительно 1487 годом. Судя по всему, пилот должен был сидеть или стоять в лодке, двигая соединенные с крыльями рычаги. Еще один рычаг предназначался для поворотов горизонтального руля, напоминающего по форме хвост птицы.



В конце 1480-х гг. Леонардо делает чертеж и описание большой летательной машины с двумя парами машущих крыльев. Стоящий в чем-то наподобие чаши, пилот приводил крылья в движение с помощью системы блоков. Интересно, что аппарат имел убираемое шасси: опоры могли складываться вверх с помощью ворота и тросов.
Кандидат технических наук Д.А. Соболев пишет: «Анализ развития взглядов на конструкцию крылатого летательного аппарата в трудах Леонардо да Винчи и в работах последующих пионеров авиации позволяет сделать следующий общий вывод: вопреки распространенной среди историков авиации точке зрения, идея самолета зародилась не сама по себе как альтернативная орнитоптеру концепция, а «выросла» из проектов аппаратов с машущим крылом через ряд промежуточных образцов полусамолетов-полуорнитоптеров, автором первых из которых был великий Леонардо».
Со временем Леонардо начинает догадываться, что мускульной энергии человека недостаточно для осуществления полета. В самом конце XV века он делает чертеж принципиально нового проекта орнитоптера – с крылом, состоящим из двух шарнирно соединенных частей. Взмахи должны были осуществляться внешними частями, составляющими около половины общей площади крыла. Данная идея, являющаяся первым шагом в зарождении концепции аппарата с неподвижным крылом – самолета, нашла практическое воплощение в последнем десятилетии XIX века в экспериментах немецкого пионера авиации Отто Лилиенталя. Известно, что тот пробовал совершать полеты с планером, концы крыла приводились в движение от закрепленного на его теле двигателя.
Следующий шаг в эволюции взглядов Леонардо на конструкцию летательной машины связан с выводом, что не человек должен крыльями отталкивать воздух, а ветер должен ударять в крылья и нести их в воздухе, как движет он парусный корабль. Тогда пилоту летательной машины необходимо будет только обеспечивать равновесие с помощью крыльев. В 1505 году Леонардо пишет: «Не нужно много силы, чтобы поддерживать себя и балансировать на своих крыльях и направлять их на путь ветров и управлять своим курсом, для этого достаточно небольших движений крыльями».
Он задумывает новый тип летательного аппарата, который должен был принципиально отличаться от прежних орнитоптеров. По мнению итальянского исследователя Р. Джакомелли, это мог быть моноплан с размахом крыльев приблизительно 18 метров, предназначенный для полетов в восходящих потоках воздуха (в современной терминологии – планер-паритель). Крылья были подвижные, но по сравнению с предшествующими проектами подвижность их была весьма ограничена и служила бы только для балансировки.
Пилотируемая «искусственная птица» должна была стартовать с вершины горы Монте Чечери (гора Лебедя) в окрестностях Флоренции. В «Трактате о полете птиц» (1505) Леонардо пишет следующие строки: «Большая птица начнет первый полет со спины своего исполинского лебедя, наполняя вселенную изумлением, наполняя молвой о себе все писания, – вечной славой гнезду, где она родилась».
Принято считать, что, загруженный многочисленными заказами, Леонардо так и не смог, или по каким-то иным причинам не захотел приступить к осуществлению своей идеи. Тем не менее, во Фьезоле, городе, расположенном неподалеку от Монте Чечери, до сих пор бытует легенда об «искусственном лебеде», который однажды взлетел с горы и бесследно пропал. Его пилотом молва называет ближайшего сподвижника Леонардо да Винчи – Томмазо Мазини.
Некоторые исследователи полагают, что первый испытательный полет все же состоялся в реальности. Аппарат Леонардо преодолел по воздуху расстояние около 1000 метров, после чего совершил жесткую посадку, в процессе которой Мазини сломал ногу и несколько ребер. Это событие и послужило прообразом легенды об «искусственном лебеде».
Казаков замечает, что: «Один из рисунков “крыльев Леонардо” почти точно копирует схему крыльев гигантских летающих ящеров юрского и мелового периодов, например “живых планеров” птеранодона и птерозавра. Размах крыльев последнего достигал 15 метров, останки его найдены только в нашем веке. И опять вспоминается “загадочный сундук” Мазини: кто знает, что привез он с Востока?»


Как мы уже говорили, в своих записях Леонардо далеко не всегда утверждает свой приоритет, касающийся того или иного изобретения. Теперь уже не является секретом, что многое он просто переписывал и перерисовывал из различных книг и рукописей. Так что нет ничего удивительного и тем более предосудительного в том, что он пользовался «архивом» Томмазо Мазини. Если это имело место в действительности, то при самом деятельном участии самого владельца «загадочного сундука». Что же мог представлять собой «архив» Томмазо Мазини? Для ответа на этот вопрос попробуем собрать те скудные сведения, которые известны об этом таинственном персонаже.
Томмазо Мазини родился в 1462 или 1466 году. Известно, что он являлся членом Платоновской академии Марсилио Фичино, где его величали Зороастро из Перетолы, в честь легендарного основателя зороастрийской традиции, персидского жреца, кудесника и пророка Зороастра. Отправившись в Милан вслед за Леонардо да Винчи, Мазини преуспевает там в «магических искусствах» и получает прозвище Индовино (Предсказатель судьбы).
Флорентийский историк XVI века Сципион Аммирато посвятил ему следующие строки: «Зороастро звали Томмазо Мазини; он был из Перетолы, находившейся примерно в миле от Флоренции. Он был сыном садовника, но утверждал, что является незаконным сыном Бернардо Ручеллаи, т.е. братом Лоренцо Великолепного… Затем он сблизился с Леонардо Винчи… Позднее он оказался в Риме, где жил с Джованни Ручеллаи».
Невзирая на некоторую натянутость претензии на родство с Бернардо Ручеллаи (1449-1514), степень участия этой влиятельной флорентийской семьи в судьбе Мазини свидетельствует об их вполне определенной близости. Отец Джованни Ручеллаи, Бернардо являлся зятем главы Флорентийской республики Лоренцо Медичи и одним из выдающихся членов Платоновской академии Флоренции, в деятельности которой впоследствии принимал участие и сам Мазини.
Платоновская академия располагалась на вилле в Кареджи, принадлежавшей одному из виднейших государственных людей того времени, владельцу крупнейшего в Европе состояния, купцу и банкиру Козимо Медичи (1389–1464).


Академия была создана в 1462 году по решению Медичи, в качестве аналога Платоновской академии, основанной самим великим философом в окрестностях Афин в IV веке до н.э. Главой новой академии был назначен Марсилио Фичино (1433–1499) – один из наиболее значительных представителей флорентийского платонизма. Не последнюю роль в выборе кандидатуры сыграло, по всей видимости, и то, что отец Фичино, являясь домашним врачом Козимо Медичи, входил в ближний круг правителя Флоренции.


Особую важность представляет следующая характеристика главы Платоновской академии в Кареджи: «Фичино был ходячей библиотекой, полной знаний о древнем мире, знаний такого объема ни у кого из тех, кто пришел после него, уже не было. Кроме того, он поддерживал идею о том, что есть надежда на обновление мира (первое, что приходит на ум при самом слове Ренессанс – возрождение), которое должно произойти через искусство, науку и технику».
Невзирая на огромное значение, которое члены академии в Кареджи придавали Платону и неоплатоникам, ядро их настоящей доктрины складывалась вокруг совершенно иных текстов. Еще до создания академии около 1460 года монах Леонардо да Пистойя доставил из Македонии в специальную службу по сбору манускриптов Козимо Медичи 14 трактатов из т.н. Герметического свода (Corpus Hermeticum). В 1463 году Фичино получает распоряжение Медичи отложить перевод рукописей Платона, которые к тому моменту уже были собраны, и срочно приступить к переводу трактатов из Македонии. Фичино справляется с ним в течение нескольких месяцев еще при жизни Старого Медичи и только после этого приступает к Платону.


Историк культуры эпохи Возрождения Фрэнсис Йейтс (1899–1981) пишет: «Ситуация поразительная. Имеется собрание сочинений Платона, но оно должно ждать перевода, пока Фичино спешно переводит Гермеса – вероятно, потому, что Козимо хочет успеть его прочитать раньше, чем умрет. Какое свидетельство таинственной репутации Триждывеличайшего! От отцов церкви Козимо и Фичино знали, что Гермес Трисмегист гораздо древнее Платона. Им был известен и латинский “Асклепий”, разжигавший жажду испить древней египетской мудрости из того же первоисточника. Египет старше Греции; Гермес старше Платона. Все древнее и исконное чтилось Ренессансом как стоявшее ближе к божественной истине; следовательно, Герметический свод надлежало перевести прежде “Государства” или “Пира” Платона».


Большая часть трактатов Герметического свода представляет собой речи египетского жреца Гермеса Трисмегиста, сочетающего в себе качества древнегреческого бога Гермеса и древнеегипетского бога Тота, отождествлявшегося с одним из Царей и Учителей первичной эпохи, который дал людям принципы высшей цивилизации. В этих текстах освещаются вопросы теологии, космогонии, антропологии, сотериологии и эсхатологии, представляющие собой, как предполагают, часть интеллектуального наследия более древней цивилизации, стертой с лица Земли чудовищной катастрофой, память о которой сохранила древнеегипетская, шумерская и ветхозаветная традиции.
В 1471 году трактаты, снабженные комментариями Фичино, выходят под заголовком «Поймандр» по названию первого из них. Из предисловия видно, какое глубокое благоговение и восторг испытывал Фичино, приступая к «великолепному откровению древней египетской мудрости».


Члены Платоновской академии с большим энтузиазмом принялись за изучение древнеегипетской мудрости. Со временем многие современники Фичино в полной мере разделили его взгляды на огромное значение герметических текстов, воспринимавшихся теперь как один из столпов западной культуры. Это сказалось на невиданной популярности «Поймандра». Уже к концу XVI века вышло шестнадцать его отдельных изданий, не считая переизданий вместе с другими произведениями Фичино. В 1554 году Адриен Тюрнеб выпускает в Париже первое издание греческого текста Герметического свода, а в 1548 году выходит его итальянский перевод.
Синтез неоплатонизма и герметического мировоззрения, предпринятый усилиями членов Платоновской академии оказал огромное влияние на формирование последующей научной традиции. В качестве примера можно вспомнить, что именно под влиянием герметической традиции, в которой Солнце и солярные символы занимают центральное место, появилась знаменитая гелиоцентрическая система мира Николая Коперника (1473-1543), положившая начало первой научной революции. Как результат этого влияния в своем труде Коперник цитирует то место из «Асклепия», где Гермес описывает почитание Солнца в магической религии египтян.


Если довериться Роджеру Бэкону, а также некоторым другим вполне авторитетным фигурам из мира академической науки, которые придерживались похожих взглядов, и предположить, что в древности действительно существовали достаточно высокоразвитая наука и технологии, то именно в Платоновской академии более чем где-либо должны были быть осведомлены об этом. Ведь именно в ее стенах происходило изучение и практическое освоение фрагментов древней мудрости (в полной мере это относится к оккультным и магическим практикам). В источниках, которые изучались Платоновской академией, неизбежно должны были встречаться следы древней науки и именно Фичино по складу своего ума мог быть заинтересован в их выявлении и систематизации. Впрочем, в том же самом качестве вполне мог выступать и Старый Медичи, усилиями которого был обнаружен Герметический свод.


В этом смысле весьма интригующе выглядит предположение доктора философии Джозефа Фаррелла: «Платоновская система представляет собой именно то, о чем говорили неоплатоники – намеренно зашифрованную систему, содержащую скрытые или оккультные истины. Но эти истины были не такими, как считали неоплатоники или даже Аристотель. Их природа была не религиозной или метафизической, а научной и физической. В таком случае интерпретация учений Платона от Аристотеля и неоплатоников до большинства современных философов может оказаться одним из крупнейших заблуждений в истории философии».


Если гипотеза Фаррелла верна хотя бы отчасти, то такие члены Платоновской академии как Фичино вполне могли быть осведомлены о реальном положении дел, или хотя бы что-то подозревать.
К розыску документов, содержащих сведения о древней науке, и последующим попыткам ее реконструкции мог быть причастен и Зороастро из Перетолы. В свете известия о существовании специальной службы по сбору манускриптов Козимо Медичи, слухи о путешествии Мазини на Ближний Восток и привезенном оттуда сундуке со свитками, содержащими «древние секреты», приобретают вполне реалистичную окраску. К тому же не стоит забывать, что не только Старый Медичи, но и его внук Лоренцо Великолепный (1449–1492), также являвшийся патроном Платоновской академии в Кареджи, финансировал поиск и перевод древних текстов.


Годы правления Лоренцо Медичи ознаменовались ярчайшим расцветом флорентийской культуры и искусства. Менее известно, что при нем открывается беспрецедентное для эпохи финансирование широкомасштабных раскопок в Тоскане и Лацио, которое продолжал затем его наследник Козимо Медичи. Французский латинист, антиковед и этрусколог Жан-Поль Тюийе в книге «Этруски: конец тайны?» посвящает вопросу об отношении к италийским древностям политиков Флоренции специальный раздел «Рождение мифа: археология как оправдание идеологии власти».


Испанский журналист и писатель Хавьер Сьерра в книге «Тайная вечеря» намекает на тайные взаимоотношения, которые якобы существовали между Фичино и Леонардо да Винчи. К сожалению, нет никаких оснований утверждать, что таковые имели место в действительности. Леонардо вел тяжелую жизнь во Флоренции и не посещал Платоновскую академию, будучи занятым поисками работы где-то в иных местах. Фичино же был одним из самых известных и уважаемых в городе людей. Если между Леонардо, Платоновской академией и Фичино все же имелись какие-то связи, то навряд ли они осуществлялись, минуя Мазини.
Весьма вероятно, что Зороастро из Перетолы предпринимал собственные изыскания в области древней науки, возможно, используя в какой-то мере ресурсы Платоновской академии в Кареджи. Их результатами он впоследствии вполне мог поделиться с Леонардо да Винчи.
Казаков предполагает, что на Ближнем Востоке Мазини вошел в контакт с «преемниками не только духовной, но и материальной культуры прошлого. Они, вероятно, имели некие “готовые рецепты”, которые ревниво скрывали от простого народа. Но, может быть, какую-то часть этих знаний удалось заполучить Мазини? А обладая таким сокровищем, как воспользоваться им без блестящего ума и сословного положения Леонардо да Винчи?»
Представляется куда более вероятным, что Мазини и Леонардо имели дело не с «готовыми рецептами», а с описаниями древних технологий, которые они пытались впоследствии реконструировать. Это хорошо объясняет известную двойственность, присущую многим изобретениям Леонардо: гениальное, на уровне предвидения «попадание в яблочко» по части общих принципов того или иного устройства, в сочетании с неэффективным техническим решением его отдельных функциональных узлов. Как мы уже имели возможность убедиться, наиболее явственно эта двойственность прослеживается на примере летательных аппаратов, которыми Леонардо был буквально одержим на протяжении всей жизни. Какими же источниками могла подкрепляться подобная «одержимость»?
Достаточно убедительный ответ на этот вопрос можно обнаружить в древнеиндийской литературе, с отдельными образцами которой соратник Леонардо Мазини мог познакомиться во время своего предполагаемого путешествия на Ближний Восток, или же воспользовавшись своими связями и авторитетом в Платоновской академии Фичино. Именно в древнеиндийских текстах обнаруживаются многочисленные и довольно подробные описания различных технических устройств, среди которых фигурируют и разновидности летательных машин: от «летающих колесниц» или «виман», до целых «летающих городов».


Американский математик Ричард Л. Томпсон (1947-2008), на протяжении многих лет занимавшийся проблемами соотношения ведического и научного подходов, подразделяет «виманы», описанные в индийских источниках, на две категории: корабли, построенные людьми и напоминающие самолеты с крыльями похожими на птичьи; «летающие города» и структуры различной в т.ч. не обтекаемой формы, созданные, как правило, не человеком, а богами, полубогами, или же их противниками асурам: «Полубоги – девы – названы в тексте на санскрите “ваиманикан”, что означает “путешествующие на виманах”».
Машины первой категории описываются главным образом в средневековых светских трудах на санскрите об архитектуре, анатомии, военных осадных сооружениях и прочих механических приспособлениях. Механизмы, относящиеся ко второй категории, описаны в более древних сочинениях, таких как «Ригведа», «Махабхарата», «Рамаяна» и Пураны.


Хотя о «виманах» уже много сказано и написано, большинство исследователей обходят вниманием тот факт, что они являются всего лишь одной из разновидностей механических приспособлений, именуемых в индийских текстах «янтрами».


В настоящее время под «янтрами» принято понимать сакральные геометрические символы, используемые в буддистских и индуистских духовных практиках как визуальные инструменты, служащие для концентрации внимания, при медитациях, и в качестве дополнения к мантрам. Однако, в индийской традиции, «янтрами» называются также и многочисленные механические приспособления. В средневековых индийских текстах приводятся описания различных механических «янтр», по которым можно судить, что в Индии издавна существовало множество сложных машин. Описания таких «янтр» представлены в книге доктора Венкатарамана Раджхавана, возглавлявшего кафедру санскрита в Университете Мадраса, «Янтры или механические приспособления в древней Индии» (1952).


Среди древнеиндийских текстов, содержащих описания «янтр», следует выделить «Самарангана Сутрадхару», авторство которой приписывается царю Бходже из Дхар (1000-1055), потратившему много усилий, чтобы собрать и сохранить частицы древней науки. Этот энциклопедический труд посвящен градостроительному искусству, храмовой архитектуре, живописным канонам, а также искусству создания различных механических приспособлений. Принципам создания различных летательных аппаратов и других механизмов, применявшихся в военных и мирных целях, посвящена отдельная глава, состоящая примерно из 230 строф. В ней описывается изготовление наступательных и оборонительных машин, использовавшихся на земле и в воздухе. К их числу также относятся водные механизмы, музыкальные инструменты, машины-привратники и другие виды технических устройств.


В «Самарангана Сутрадхаре» «янтра» определяется как устройство, которое «в соответствии с неким замыслом или планом управляет движениями предметов, каждый из которых действует согласно своей собственной природе». Самый простой пример такого устройства – «таила-янтра», колесо для выжимания масла из семян, которое вращают, двигаясь по кругу, быки.
Другой пример – несложные военные машины, описанные в «Артхашастре» Каутильи, написанной в III веке до н.э. Это «сарвато-бхадра», вращающееся колесо, бросающее камни, «шара-янтра», машина для метания стрел, «удгхатима», машина, которая железной балкой пробивает бреши в крепостных стенах, и многие другие.
В сочинении Данди «Аванта-сундари», написанном в VII веке, рассказывается об архитекторе по имени Мандхата, построившем воздушный экипаж для такой незначительной цели, как прилеты издалека домой, чтобы посмотреть, не проголодалась его молодая жена. Помимо этого там говорится, что его сын создал механического человека для шутливых поединков и искусственные облака, из которых шел холодный ливень.
Анализируя ситуацию с «янтрами» Томпсон приходит к выводу, что наряду с отдельными высокотехнологическими устройствами древнеиндийской цивилизации были известны более простые, а главное доступные для воспроизведения механические технологии, позволяющие, тем не менее, создавать огнестрельное оружие и строить такие сложные устройства как аэропланы. Он пишет: «Некоторые ученые приписывают сии “преувеличения” фантастическому воображению древних сочинителей и их современных редакторов. Но можно объяснить их и тем, что мы постепенно утрачиваем знания о древней индийской цивилизации, которая постепенно пришла в упадок в результате собственного разложения и неоднократно опустошалась иноземными захватчиками. Вместе с тем отдельные ученые доказывают, что в Древней Индии были известны ружья, пушки и другое огнестрельное оружие, но это знание постепенно шло на убыль и окончательно исчезло к началу христианской эры. Эта точка зрения подробно обсуждается в книге Густава Опперта».


Аналогичную информацию можно обнаружить в книге авторитетного индолога и санскритолога, профессора истории и археологии Мадрасского университета Вишнампета Рамачандры Дикшитара (1896-1953), автора ряда научных трудов и учебников по истории Индии. Особую ценность представляет то, что семейные корни этого известного индийского историка глубоко уходят в ведическую и санскритскую традицию, а также то, что в числе его предков были известные ведические ученые.


В 1944 году вышел в свет его основополагающий труд, посвященный военному делу в Древней Индии «Война в Древней Индии». В главе, посвященной морским и воздушным сражениям древности, Дикшитар пишет: «В современных условиях одним из наиболее интересных вопросов является вклад Индии в развитие такой науки, как аэронавтика. В Пуранах и эпосе содержится множество примеров того, насколько удачно индусам удавалось осваивать воздушное пространство. Вплоть до недавнего времени как западные, так и восточные исследователи были весьма многословны, доказывая, что все, описанное в этих произведениях, является плодом воображения, а значит, им, по их мнению, следует пренебречь, как не соответствующим реальности. Действительно, насмешкам подвергалось само предположение о том, что человек может подняться в воздух, и многие утверждали, будто люди просто не способны пользоваться летательными аппаратами. Однако в наше время, с появлением воздушных шаров, аэропланов и других подобных механизмов, представления об этом в корне изменились» (Дикшитар В.Р. Рамачандра. Война в Древней Индии. С. 247.).


Советский журналист и популяризатор науки Ярослав Голованов в книге «Дорога на космодром» приводит любопытную историю раджи индийской провинции Мейсор Гайдара-Али, организовавшего в 1766 году специальный корпус ракетчиков, состоящий из 1200 стрелков и оснащенный весьма солидными ракетными снарядами весом до 6 килограммов. Снаряды были изготовлены из бамбуковых трубок или железных гильз с острием впереди, к которым привязывалась палка длиною до 3 метров, делающая полет ракеты более устойчивым.


Следуя по стопам отца, его сын Типу-Сагиб увеличил ракетный корпус до пяти тысяч стрелков. Ракетное оружие было успешно использовано против англичан во время защиты города Серингапатам в 1799 году. После его применения осадившие город англичане вынуждены были отступить.
Индийскими ракетами заинтересовался английский полковник Уильям Конгрив (1772–1828). К моменту описываемых событий он работал в Королевской лаборатории в Вулвиче. Конгрив никогда не был в Индии, но располагал образцами ракет Типу-Сагиба, которые он использовал для совершенствования собственных конструкций. Вопреки всем усилиям, английские аналоги значительно уступал индийским прототипам: ракеты Конгрива летали на 500 метров, тогда как индийские – на километр. При этом английские ракеты обладали, мягко говоря, нестабильной траекторией полета. Вот как английский артиллерист описывал применение ракет Конгрива во время неудачного штурма с моря французской крепости Булонь: «Ракеты (а было их выпущено около двухсот) летали по всем направлениям, за исключением надлежащего, некоторые возвращались даже на нас, к счастью не делая нам никакого вреда».


Примечательно, что в древнеиндийской традиции в числе изготовителей «виман» называются греки, именуемые в «Махабхарате» «всеведающими яванами». Научные комментаторы «Махабхараты» подчеркивают, что это уникальный для древнеиндийской традиции комплимент представителям иного народа. Известно, что греки играли значительную роль в политической и культурной жизни Северной Индии на протяжении по меньшей мере двух веков начиная со времени похода Александра Македонского (326-325 гг. до н.э.). Ученые не исключают, что греческие поселения в Бактрии и Гандхаре возникли еще раньше, во время правления династии Ахеменидов.
О высоком уровне древнегреческой науки и наших недостаточных знаниях о ее подлинном состоянии свидетельствует история так называемого антикитерского механизма, который хранится сейчас в Национальном археологическом музее в Афинах. В 1902 году недалеко от греческого острова Антикитера были обнаружены остатки античного судна. Среди множества артефактов со дна были подняты несколько бронзовых шестерен, которые благодаря известняковым отложениям превратились в монолит. Этот артефакт оставался неизученным до 1951 года, когда английский историк науки Дерек де Солла Прайс заинтересовался им и впервые определил, что механизм является уникальным вычислительным устройством. Прайс провел рентгеновское исследование механизма и через несколько лет построил его реконструкцию. В 1959 году он опубликовал в журнале Scientific American подробное описание устройства. Полная схема устройства была представлена только в 1971 году и содержала 32 шестерни, хотя позже выяснилось, что их 37. После 20 лет исследований Прайс пришел к выводу, что данный артефакт представляет собой механический астрономический прибор, служивший для моделирования движения Солнца, Луны и еще трех планет – Марса, Юпитера и Сатурна. В основе действия механизма лежал принцип дифференциальной передачи, которая, как ранее считалось, была изобретена не ранее XVI века.


После трех лет исследований в рамках международного (греческо-британского) проекта «Antikythera Mechanism Research Project» исследователи пришли к выводу, что устройство может выполнять операции сложения, вычитания и деления, а также учитывать эллиптичность орбиты движения Луны, используя синусоидальную поправку. Кроме того, механизм имел двухстороннее исполнение, и вторая сторона использовалась для предсказания солнечных и лунных затмений. При этом циферблат на передней стороне служил еще и для отображения знаков зодиака и дней в году.
По уточненным данным, механизм был изготовлен примерно в 150–100 гг. до н.э. После многочисленных экспертиз на нем были обнаружены остатки надписей (около 2000 греческих символов). Оказалось, что это часть технической инструкции по эксплуатации устройства. Отсюда можно уверенно предположить, что такие механизмы выпускались в серийных количествах (!) и были рассчитаны на то, что опытный капитан или шкипер владеет достаточным набором навигационных и астрономических знаний для того, чтобы, получив прибор и ознакомившись с инструкцией, пустить его в работу. Этот уникальный механизм не только наглядно свидетельствует о высоком уровне навигационного искусства античных мореплавателей и их техническом обеспечении, но и о возможностях древнегреческой науки в целом.
Томпсон пишет: «Нет сомнений, что в древнем мире бытовал широкий обмен идеями между различными его областями, и сегодня трудно узнать наверняка, где зародилась та или иная идея и насколько удалось ее развить».
Таким образом, Леонардо да Винчи в своих изобретениях мог руководствовался не только описаниями «виман» и отдельных механических устройств из арсенала древнеиндийских «янтр», но и некими, неизвестными современной академической науке, древнегреческими источниками. Хотя бы в виде схематических набросков, или чертежей. В этом смысле гипотеза Владимира Казакова обретает под собой вполне осязаемый исторический фундамент.
Однако, куда более важный вывод состоит в том, что память о древних технологиях и их отдельные элементы на протяжении тысячелетий продолжали сохраняться и передаваться в определенной среде. Параллельно с этим на протяжении всей современной истории предпринимались более или менее успешные попытки целенаправленного сбора и освоения фрагментов такого знания.


Тайные астрономические знания, сохранявшиеся с эпохи пифагорейцев и уходящие своими корнями в глубину тысячелетий, внесли существенный вклад в научную революцию XVI-XVII веков. Иоганн Кеплер (1571–1630), открывший в XVII веке три закона планетного движения, в труде «Гармония мира» («Harmonices Mundi», 1619) пишет: «Недавно я прочитал гимн, написанный философом Проклом, одним из последователей Платона, о котором я неоднократно упоминал в предыдущих книгах. Этот гимн посвящен Солнцу, и в нем говорится о древних тайнах. В числе этих тайн был вопрос о том, что имели в виду древние пифагорейцы, когда именовали центр мира “сторожевой башней Юпитера”. Обычно они утверждали, что в центре мира находится “огонь” (то есть Солнце)».


Характерная деталь – античный философ-неоплатоник Прокл Диадох (др.-греч. Πρόκλος ὁ Διάδοχος, лат. Proclus, 412-485) являлся одним из руководителей первой Платоновской Академии в Афинах, при котором «оригинальный» неоплатонизм достиг своего последнего расцвета.


Роберт Темпл констатирует: «Пытаясь игнорировать подобные знания, мы, возможно, закрываем себе путь к новым научным революциям. Отсекая корень Кеплера, можем ли мы всерьез надеяться на то, что эта ветвь расцветет? Если взгляды Прокла прошли мимо внимания историков науки, из работ которых мы привыкли черпать сведения о реальном ходе этой истории, то что-то в нашей науке явно не в порядке. Не изменив ситуацию, мы рискуем зайти в тупик. Безусловно, наша цивилизация достигла огромного прогресса в ряде областей. Но при этом она отрезала себя от источников вдохновения, которые питали великих мыслителей прошлого».Автор: А.Комогорцев